Читать интересную книгу Вариант Геры - Саша Чекалов

Мать, понятное дело, категорически против была, – но сын вдруг упёрся не на шутку. Пришлось Ариадне Ивановне капитулировать. Ведь, с другой стороны, может быть, и ничего страшного. Всё-таки секция: коллектив, дисциплина… Да и надо же, в конце концов, дать мальчику возможность проявить самостоятельность! Нельзя же вечно его дома держать, так?

Сначала Герке тяжело было, очень… Когда домой с тренировок возвращался, казалось, что тело сейчас на куски развалится… Потом ничего, привык.

…Главное, никто тут тебе не желает зла, это очевидно! – даже когда, бывает, попадёшься какому-нибудь опытному укэ, а он ненароком силу не рассчитает… Но ты, по крайней мере, твёрдо знаешь, что пацаны не враги тебе, а товарищи… Товарищи по несчастью быть до предела измотанными (за долгие-то годы!) собственной уязвимостью.

Потому-то и выходит так, что не дурака валяете вы, а все дружно одно дело делаете (неутомимо восстанавливаете нарушенную гармонию «ай» – при этом, понятное дело, передавая всё в руки духа Вселенной). Оно ведь как: есть у тебя центр «хара», есть сосредоточенная в нём энергия «ки», – ну так и устремляй её, устремляй куда следует… Постоянно противника контролировать, не ослабляя внимания ни на секунду – вот залог победы! – а что до нюансов, то, как показывает жизнь, заслуженный долгими тренировками автоматизм реакций надёжнее любых секретных приёмов и прочего тумана для «избранных».

…Главное, не спешить. Ни в коем случае не спешить: ждать реальных результатов… Конкретно в Геркином, особо запущенном, случае речь должна была идти о сроке не меньшем, чем хотя бы полгода. А учитывая, что он приступил к постижению философии боя примерно в конце октября… да, всё верно, – значит, считать цыплят предстояло по весне. Пожалуй, не раньше, чем в апреле… или нет, лучше всё-таки в мае: как говорится, под занавес… Да, лучше всего – именно в мае.

В общем, незадолго до выпускного это случилось. Была в разгаре самая обычная большая перемена. Школьные завтраки Герка не любил, поэтому стоял себе тихонько у окна, в рекреации, перечитывал какую-то книжицу. Кажется, что-то Беккета, а может, и Виана.

Случайно подняв глаза от страницы, увидел, как к нему приближается троица гадов. Не просто гадов, а из всех тех, кто предпочитал доставать его непосредственно по месту учёбы, наиболее хм… обременительных для души и тела, что ли.

…Заранее искривлённые рты, оценивающе прищуренные глаза… Развязные походки волков, хорошо понимающих, что все пути отступления для жертвы отрезаны… да и заказаны, судя по всему.

Так ведь жизнь устроена (уж волкам-то это с самого детства известно), закон природы таков: у трусов даже на самое необходимое смелости не хватает, – в том числе и на то, чтобы вовремя сделать ноги. Это выше их сил – показать волкам спину, хотя б и для того, чтобы спастись.

Итак, вот она, жертва: стоит-боится, можно приступать… Но перед каждым делом необходима разминка, перед экзекуцией тоже, – и вот один из волчат прокуренным фальцетом затянул:

Зачем Герасим оторвал себе му-му, —И что плохого они сде…

Но закончить не удалось. Внезапно «этот гандон» произвёл серию плавных, неуловимо быстрых движений, и певец обнаружил себя лежащим ничком на тёмно-зелёном линолеуме. Больно, блин!

Остальные не говоря ни слова помогли кенту подняться и, все вместе, отошли в сторону.

Герка снова углубился в чтение… Ну, то есть, на самом деле никуда он не углубился, если честно: сердце бешено колотилось, да и текст плыл перед глазами. Считай, премьера состоялась, – это вам не шуточки… Короче, понятно ведь: теперь необходимо было во что бы то ни стало продемонстрировать всей этой публике спокойствие и невозмутимость. Причём в самом лучшем виде: чтоб поверили. Будто для него подобные штуки проделывать раз плюнуть, дело привычное!

(Что, если вдуматься, отчасти и правда: в конце концов, вся наша жизнь – почти непрерывная работа на публику, – есть время привыкнуть…)

Как бы то ни было, уловка возымела действие: когда, терпеливо подождав с полминуты, Герка оторвал наконец взгляд от страницы и устремил его, нарочито рассеянный, в то место, где, по прикидкам, должна была находиться всё ещё пребывающая в ступоре компашка хищников, поражённая и… собственно, поражённая в своих, ну, как бы правах, ага, до сегодняшнего дня неотъемлемых, – он увидел их именно там: бледные, идущие красными пятнами лица, обращённые в его сторону. И что же! – все трое тут же спрятали бошки за колонну.

Странное дело, реванша – которого, казалось бы, следовало ждать если не в тот же день, то, во всяком случае, очень скоро! ждать и готовиться… так вот, реванша не последовало.

Всё-таки счастье – это не просто «когда тебя понимают», а когда понимают – с первого раза.

Одно только неприятно, оказывается: когда идёшь по школе, а все при твоём приближении замолкают и молча расступаются. Словно ты не триумфатор, а… прокажённый! Иов какой-нибудь.

Ну ничего. Скоро всё кончится. Уже отзвенел последний звонок, с понедельника начинаются выпускные…. А там и новая жизнь. Прощайте, гулкие коридоры и разрисованные разноцветной похабенью сортиры. Унылые своды осто… э, опостылевшего за долгие годы «храма знаний», – чтоб ему сгореть, в самом деле…

[…А Он говорил о храме тела Своего…]

И хватит вешать лапшу на уши, это ученье – тьма: смрадная тьма тоннеля… а как раз неученье – свет в конце его! Недаром говорят – «выпуск»…

Грядёт освобождение, новая жизнь. Жизнь с чистого листа, с красной строки… Всё, абзац.

* * *

…Тем более что среди авторов многочисленных предложений, участвовавших в конкурсе, были такие выдающиеся русские архитекторы, как Б. Ковригин и В. Сорочинский – всеми признанные мастера и авторитеты в области градостроительства. Сам же Александр, как ни странно, более всего заинтересовался работой малоизвестного живописца Г. М. Айзенштадта (1789—1853) … Но сначала несколько слов о нереализованном.

Поражает вызывающая независимость творческой мысли некоторых претендентов! Например, вышеупомянутый Бертольд Ефремович Ковригин (1739—1826), что называется, отличился: изобразил собор в виде некоего подобия римского Пантеона, полностью лишив, таким образом, свой вариант отличительных черт православной церкви. (Прочие известные нам проекты, включая и представленный Айзенштадтом, по крайней мере, тяготеют к христианским формам.) Также использование смелых решений характерно для эскизов, в изобилии сделанных В. В. Сорочинским, в которых нашли отражение самые прогрессивные идеи того периода. Как жаль, что все они остались на бумаге, но

[…ничего не поделаешь, – бывает. Соберёшься провести усиро-кататэ-тори-куби-симэ, а партнёр твой, вдруг изменив направление движения, всего лишь легонько этак корпусом поведёт: вроде как переводит твою энергию в окружность, чтобы сразу же, естественно, нейтрализовать её из своего центра, – и вот ты уже летишь куда-то вбок, аки шизый сокол под облакы, пока о мат / сыру землю не треснешься… И больше нет тебе ни времени, ни пространства, только Вселенная… Вселенная – как она есть.]

…пожалуй, ничего удивительного. Тому, кто претендует ни много ни мало на бескомпромиссное ниспровержение основ, вместо того чтобы скромно опираться в своих экспериментах на традицию, используя благостную её власть над простыми душами, вряд ли светит что-либо кроме всеобщего недоуменного раздражения (или, хуже того, равнодушия) и скорого забвения: люди не любят, когда их тревожат.

Изгнание поляков из Москвы виделось тогдашнему русскому обществу как триумф нации – но в то же время и как событие, сыгравшее важную роль в мировой истории. Подобным умонастроениям, вообще типичным для того времени, надлежало быть воплощёнными с оглядкой на лучшие достижения ордерного зодчества. Вероятно, это и послужило причиной того, что императору так понравился макет, изготовленный Григорием Мартыновичем: тот не только сумел вложить в классические формы смысл, во всей полноте выразивший идею единства государственного блага и воли народа, но и интерпретировать события отечественной истории, основываясь на системе общечеловеческих ценностей. Впрочем…

Глава 2

Кто-то, сославшись на поздний час и предстоящую завтра пересдачу, двинул до хаты, другие уже давно отдыхали в соседней комнате, сражённые лошадиными дозами «отвёртки», – в общем, де-факто веселье кончилось. Лишь неугомонный Эфедрин, стойкий приверженец прифанкованного саунда старой школы, всё никак не мог отлипнуть от бумбокса, шаря по FM-станциям и в каше всех этих массив-аттак, ганг-старров и прочих колдкатов пытаясь нашарить что-нибудь «соответствующее интимной обстановке»… почему Нинка и решила напоследок сварить кофе.

Акустическая дрожь квадро-колонок равнодушно и беспощадно била клетушку, самонадеянно вздумавшую притвориться ночным клубом. На журнальном столике ритмично позвякивали фамильные рюмки, из которых какой-то шутник успел составить кривоватую пентаграмму. Кисло на подносе нетронутое мясо «по-бургундски». Серьёзно початая бутыль текилы посылала оптимистичные блики из уютного закутка между креслами. И влажно посверкивали глаза Дианы, сидящей напротив. Такие зеленоватые, с расширенными зрачками.